Ничто не покупается за большую цену, чем частица человеческого разума и свободы (Ф. Ницше)
Конечно, с детства все мы знакомы с Жюлем Верном и его Филлеасом Фогом.
В 1936 году решено было повторить кругосветное путешествие, газета "Пари -Суар" поддержала это. И самое инетресное что поехал в него не кто иной как Жан Кокто.
Если так о нем почитать, то становится даже странно, как человек, мягко говоря, не очень физически здоровый, да еще и подверженный пагубной привычке (проще говоря, наркомании), умудрился его выполнить и оставить столь меткий, играющий полутонами и местами сверкающий отчет о городах и странах, через которые лежал его путь
Стиль его неподражаем, я прямо с него обалдеваю (вот нельзя взять вот и не полюбить Кокто, читая)
Наслаждалась отрывками, увы самой книги целиком нету(
***
Ничего лишнего брать не следовало. Два чемодана, в которых не мнется одежда, и сумка с бельем. Был также этюдник, который Паспарту не доверил бы никому; в самый неподходящий момент, когда надо спешить, его ножки раскладывались со скорпионьей яростью. Ящик пришлось бросить в Сингапуре. Андерсен сказал бы: «Ну и пусть себе лежит!»
Итак, мы решили — Бог знает почему, — что экспресс на Рим отправляется в 22 часа 40 минут, и убедили в этом других. На самом деле он отправлялся в 22 часа 20 минут. Мы узнали об этом в 21 час 50 минут от телефонистки моего отеля: она удивилась, что расписание вдруг поменяли.
Швейцары помогли нам впихнуться в такси вперемешку с сумками, и за пять минут до отправления экспресса мы были на месте.
Я рассказываю подробности, чтобы вам стала понятна эта французская неспособность сдвинуться с места без альпенштока, не штурмуя подножку, не шаря по карманам в поисках билетов и не роняя пакеты.
***
Уродливость пришла в Египет из Александрии и из предместья Сент-Антуан. Мебель Левитана грозит простоять дольше, чем мебель Рамсесов, и таксист, который гонит, как ненормальный (так в Египте принято), с гордостью показывает нам бесконечную панораму домов.
Хорошо, что еще сохранился Старый город. И чистильщики сапог, и женщины, у которых черная чадра крепится на носу с помощью золотой клипсы. И эти юные создания, которые прогуливаются, сплетя два пальца.
Самое неприметное из них затмило бы всех красавиц на балу благородством походки, ниспадающим одеянием с разрезами, разворотом плеч, созвездием рта и глаз.
Чадра у женщин становится все прозрачнее. Иногда ею прикрыт всего один глаз, и некоторые похожие на пухлых кукол особы находят причудливые компромиссы между обычаем и модой.
Мы появляемся в разгар праздника. Это нечто вроде египетского Рождества. Своего рода Богоявление. На улицах полно лотков с красными сладостями: боги, ослы, сосуды, обелиски, голубки украсят семейный алтарь, а потом их съедят дети.
***
Город бирманцев, сикхов, китайцев. Из восхитительной красной лакированной повозки с коваными завитками и хрупкими фонарями, которую тащат рысцой неутомимые кули, почти отрываясь от земли и взлетая в оглоблях, мы наблюдаем, как бегут улицы, где спит, снует, шатается, ест на открытом воздухе пестро перемешанный люд всех цветов кожи.
Слева и справа — загоны для воздушных змеев; кулисы театра кухонь, цирюлен, подпольных игорных домов и непонятных промыслов. Афиши, вывески, домики, сараи, лавки, переулки, транспаранты, фонари.
Как же нам будет не хватать этого спокойствия времени, и меню на тысячу блюд, и чашек, и палочек, и вычурности самых незначительных обиходных предметов, а еще тишины, и знакомого «шлеп-шлеп» китайских шлепанцев, и внешней праздности ручного труда, когда вокруг снова будет неаккуратность и спешка, обман и бросовые поделки, штампованные на станке Европы.
***
Япония вышла из моря. Море выбросило ее, как перламутровую раковину. Море сохраняет право разрушить ее или взять обратно.
Ставшие прообразом декоративных пятен японского искусства, бледные рыбы в черных и красных крапинах словно подчиняются национальному стилю. Самураи, ощетинив усики и выставив клешни, сражаются в лаковых панцирях, кусты повторяют ветви кораллов, а водорослями украшены сады перед домами, похожими на легкие лодки.
Японец обожает сырую рыбу. Привкус прилива пропитывает пищу, и нас осеняет мысль, что некоторые типажи схожи с эскимосами. Все весьма запутанно и весьма нелегко упорядочивается.
В Токио гейши, еще одни жрицы хороших манер, заставят нас есть на коленях, будут хохотать и пить из наших чашек. Гейши происходят из бедных семей. Их обучают с двенадцати лет. Они становятся гейшами, когда достаточно обучены, чтобы очаровывать гостей, играть на струнных инструментах, петь, танцевать и разговаривать с мужчинами. Не нужно путать их с куртизанками. Их задача лишь в том, чтобы создавать приятную атмосферу. Они — букеты, гости вдыхают их аромат. И соблюдают порядок, правила игры, суть которых в том, чтобы не выходить за очерченные границы.
***
На Гонолулу красоту живых существ, растений, деревьев, плодов, цветов, птиц отличает мягкость. Мягкая шляпа прикрывает мягкое лицо. Мягкие плечи, мягкие бедра. Мягкость линий придает апатичность позам беспечных атлетов.
Мягкие газоны, мягкие очертания холмов, изгибы гамаков и мягкий бриз, устало разносящий запахи.
Сан-Франциско ночью — самый красивый город в мире. Молодой американец везет нас на своем «форде». Меня больше не удивляет, что американские машины умудряются карабкаться по нашим компактным французским берегам. Сан-Франциско — это аттракцион «русские горки».
Широкие, могучие, крутые улицы. Минуем вершину, и они резко идут под откос, как желоба, по которым съезжают в воду. Сердце замирает, бьется, ликует. Лифт в отеле разделил нас надвое — мягко, как металлическая нить разрезает голову масла.
Головокружительность улиц, которые взметаются вверх и проваливаются вниз, парад китайских и итальянских кварталов, дансинги, склады, где свалены весла из светлой секвойи, пустыри, крепости и соборы, построенные на пирамидальных опорах, фасады, исчерченные зигзагами пожарных лестниц, карточные замки, как в сказке.
***
Отель «Амбассадор». За нашим окном, выходящим на Мэдисон-авеню, — Венеция, Большой канал, окаймленный особняками; редкие машины скользят по нему, как гондолы.
При первой же встрече Нью-Йорк перестает быть давящим городом, развеивая мои опасения. У небоскребов воздушная неподвижность тюлевых занавесок. Свежий ветер пронизывает их, окутывает, гуляет между фасадами.
Нью-Йорк — это каменный сад. Каменные растения выбрасывают побеги — совсем высокие и чуть пониже, — и их вершины зацветают.
Газоны, зеленые бордюры, игровые площадки, шезлонги, солнечные купальни, разноцветные зонтики венчают эти серые башни Нотр-Дама с парниками и оросителями, залитые солнцем джунглей, и балансируют на ходулях соборы и греческие храмы.
Чудо из чудес: на Бродвее наступает вечер. В магазинах продают всякое диковинное барахло. В барах-автоматах выложены горы сокровищ. Фонтаны молока, солода, мороженого, пива бьют из мраморных стен, а наверху, куда ни глянь, соперничают в небесной оригинальности рекламы. Пегас расправляет крылья, дымится чашка кофе, в водорослях плавают рыбы и пускают в ночь огненные пузыри.Отель «Амбассадор». За нашим окном, выходящим на Мэдисон-авеню, — Венеция, Большой канал, окаймленный особняками; редкие машины скользят по нему, как гондолы.
При первой же встрече Нью-Йорк перестает быть давящим городом, развеивая мои опасения. У небоскребов воздушная неподвижность тюлевых занавесок. Свежий ветер пронизывает их, окутывает, гуляет между фасадами.
Нью-Йорк — это каменный сад. Каменные растения выбрасывают побеги — совсем высокие и чуть пониже, — и их вершины зацветают.
Газоны, зеленые бордюры, игровые площадки, шезлонги, солнечные купальни, разноцветные зонтики венчают эти серые башни Нотр-Дама с парниками и оросителями, залитые солнцем джунглей, и балансируют на ходулях соборы и греческие храмы.
Чудо из чудес: на Бродвее наступает вечер. В магазинах продают всякое диковинное барахло. В барах-автоматах выложены горы сокровищ. Фонтаны молока, солода, мороженого, пива бьют из мраморных стен, а наверху, куда ни глянь, соперничают в небесной оригинальности рекламы. Пегас расправляет крылья, дымится чашка кофе, в водорослях плавают рыбы и пускают в ночь огненные пузыри.
Украдено отсюда:expressdeparis.narod.ru/2013-10/esprit.html
В 1936 году решено было повторить кругосветное путешествие, газета "Пари -Суар" поддержала это. И самое инетресное что поехал в него не кто иной как Жан Кокто.
Если так о нем почитать, то становится даже странно, как человек, мягко говоря, не очень физически здоровый, да еще и подверженный пагубной привычке (проще говоря, наркомании), умудрился его выполнить и оставить столь меткий, играющий полутонами и местами сверкающий отчет о городах и странах, через которые лежал его путь
Стиль его неподражаем, я прямо с него обалдеваю (вот нельзя взять вот и не полюбить Кокто, читая)
Наслаждалась отрывками, увы самой книги целиком нету(
***
Ничего лишнего брать не следовало. Два чемодана, в которых не мнется одежда, и сумка с бельем. Был также этюдник, который Паспарту не доверил бы никому; в самый неподходящий момент, когда надо спешить, его ножки раскладывались со скорпионьей яростью. Ящик пришлось бросить в Сингапуре. Андерсен сказал бы: «Ну и пусть себе лежит!»
Итак, мы решили — Бог знает почему, — что экспресс на Рим отправляется в 22 часа 40 минут, и убедили в этом других. На самом деле он отправлялся в 22 часа 20 минут. Мы узнали об этом в 21 час 50 минут от телефонистки моего отеля: она удивилась, что расписание вдруг поменяли.
Швейцары помогли нам впихнуться в такси вперемешку с сумками, и за пять минут до отправления экспресса мы были на месте.
Я рассказываю подробности, чтобы вам стала понятна эта французская неспособность сдвинуться с места без альпенштока, не штурмуя подножку, не шаря по карманам в поисках билетов и не роняя пакеты.
***
Уродливость пришла в Египет из Александрии и из предместья Сент-Антуан. Мебель Левитана грозит простоять дольше, чем мебель Рамсесов, и таксист, который гонит, как ненормальный (так в Египте принято), с гордостью показывает нам бесконечную панораму домов.
Хорошо, что еще сохранился Старый город. И чистильщики сапог, и женщины, у которых черная чадра крепится на носу с помощью золотой клипсы. И эти юные создания, которые прогуливаются, сплетя два пальца.
Самое неприметное из них затмило бы всех красавиц на балу благородством походки, ниспадающим одеянием с разрезами, разворотом плеч, созвездием рта и глаз.
Чадра у женщин становится все прозрачнее. Иногда ею прикрыт всего один глаз, и некоторые похожие на пухлых кукол особы находят причудливые компромиссы между обычаем и модой.
Мы появляемся в разгар праздника. Это нечто вроде египетского Рождества. Своего рода Богоявление. На улицах полно лотков с красными сладостями: боги, ослы, сосуды, обелиски, голубки украсят семейный алтарь, а потом их съедят дети.
***
Город бирманцев, сикхов, китайцев. Из восхитительной красной лакированной повозки с коваными завитками и хрупкими фонарями, которую тащат рысцой неутомимые кули, почти отрываясь от земли и взлетая в оглоблях, мы наблюдаем, как бегут улицы, где спит, снует, шатается, ест на открытом воздухе пестро перемешанный люд всех цветов кожи.
Слева и справа — загоны для воздушных змеев; кулисы театра кухонь, цирюлен, подпольных игорных домов и непонятных промыслов. Афиши, вывески, домики, сараи, лавки, переулки, транспаранты, фонари.
Как же нам будет не хватать этого спокойствия времени, и меню на тысячу блюд, и чашек, и палочек, и вычурности самых незначительных обиходных предметов, а еще тишины, и знакомого «шлеп-шлеп» китайских шлепанцев, и внешней праздности ручного труда, когда вокруг снова будет неаккуратность и спешка, обман и бросовые поделки, штампованные на станке Европы.
***
Япония вышла из моря. Море выбросило ее, как перламутровую раковину. Море сохраняет право разрушить ее или взять обратно.
Ставшие прообразом декоративных пятен японского искусства, бледные рыбы в черных и красных крапинах словно подчиняются национальному стилю. Самураи, ощетинив усики и выставив клешни, сражаются в лаковых панцирях, кусты повторяют ветви кораллов, а водорослями украшены сады перед домами, похожими на легкие лодки.
Японец обожает сырую рыбу. Привкус прилива пропитывает пищу, и нас осеняет мысль, что некоторые типажи схожи с эскимосами. Все весьма запутанно и весьма нелегко упорядочивается.
В Токио гейши, еще одни жрицы хороших манер, заставят нас есть на коленях, будут хохотать и пить из наших чашек. Гейши происходят из бедных семей. Их обучают с двенадцати лет. Они становятся гейшами, когда достаточно обучены, чтобы очаровывать гостей, играть на струнных инструментах, петь, танцевать и разговаривать с мужчинами. Не нужно путать их с куртизанками. Их задача лишь в том, чтобы создавать приятную атмосферу. Они — букеты, гости вдыхают их аромат. И соблюдают порядок, правила игры, суть которых в том, чтобы не выходить за очерченные границы.
***
На Гонолулу красоту живых существ, растений, деревьев, плодов, цветов, птиц отличает мягкость. Мягкая шляпа прикрывает мягкое лицо. Мягкие плечи, мягкие бедра. Мягкость линий придает апатичность позам беспечных атлетов.
Мягкие газоны, мягкие очертания холмов, изгибы гамаков и мягкий бриз, устало разносящий запахи.
Сан-Франциско ночью — самый красивый город в мире. Молодой американец везет нас на своем «форде». Меня больше не удивляет, что американские машины умудряются карабкаться по нашим компактным французским берегам. Сан-Франциско — это аттракцион «русские горки».
Широкие, могучие, крутые улицы. Минуем вершину, и они резко идут под откос, как желоба, по которым съезжают в воду. Сердце замирает, бьется, ликует. Лифт в отеле разделил нас надвое — мягко, как металлическая нить разрезает голову масла.
Головокружительность улиц, которые взметаются вверх и проваливаются вниз, парад китайских и итальянских кварталов, дансинги, склады, где свалены весла из светлой секвойи, пустыри, крепости и соборы, построенные на пирамидальных опорах, фасады, исчерченные зигзагами пожарных лестниц, карточные замки, как в сказке.
***
Отель «Амбассадор». За нашим окном, выходящим на Мэдисон-авеню, — Венеция, Большой канал, окаймленный особняками; редкие машины скользят по нему, как гондолы.
При первой же встрече Нью-Йорк перестает быть давящим городом, развеивая мои опасения. У небоскребов воздушная неподвижность тюлевых занавесок. Свежий ветер пронизывает их, окутывает, гуляет между фасадами.
Нью-Йорк — это каменный сад. Каменные растения выбрасывают побеги — совсем высокие и чуть пониже, — и их вершины зацветают.
Газоны, зеленые бордюры, игровые площадки, шезлонги, солнечные купальни, разноцветные зонтики венчают эти серые башни Нотр-Дама с парниками и оросителями, залитые солнцем джунглей, и балансируют на ходулях соборы и греческие храмы.
Чудо из чудес: на Бродвее наступает вечер. В магазинах продают всякое диковинное барахло. В барах-автоматах выложены горы сокровищ. Фонтаны молока, солода, мороженого, пива бьют из мраморных стен, а наверху, куда ни глянь, соперничают в небесной оригинальности рекламы. Пегас расправляет крылья, дымится чашка кофе, в водорослях плавают рыбы и пускают в ночь огненные пузыри.Отель «Амбассадор». За нашим окном, выходящим на Мэдисон-авеню, — Венеция, Большой канал, окаймленный особняками; редкие машины скользят по нему, как гондолы.
При первой же встрече Нью-Йорк перестает быть давящим городом, развеивая мои опасения. У небоскребов воздушная неподвижность тюлевых занавесок. Свежий ветер пронизывает их, окутывает, гуляет между фасадами.
Нью-Йорк — это каменный сад. Каменные растения выбрасывают побеги — совсем высокие и чуть пониже, — и их вершины зацветают.
Газоны, зеленые бордюры, игровые площадки, шезлонги, солнечные купальни, разноцветные зонтики венчают эти серые башни Нотр-Дама с парниками и оросителями, залитые солнцем джунглей, и балансируют на ходулях соборы и греческие храмы.
Чудо из чудес: на Бродвее наступает вечер. В магазинах продают всякое диковинное барахло. В барах-автоматах выложены горы сокровищ. Фонтаны молока, солода, мороженого, пива бьют из мраморных стен, а наверху, куда ни глянь, соперничают в небесной оригинальности рекламы. Пегас расправляет крылья, дымится чашка кофе, в водорослях плавают рыбы и пускают в ночь огненные пузыри.
Украдено отсюда:expressdeparis.narod.ru/2013-10/esprit.html